Глава 28. У Семи Халуп
Помолчали. Старый Благоуш поднялся, распрямил спину и отправился поискать себе соломинку.
— Да и то сказать, — проговорил он самому себе под нос и отвинтил головку у трубочки, чтобы легче было ее чистить.
— Небось уж коптит, — живо подметила Благоушка.
— Коптит, — подтвердил Благоуш. — Как не коптить? Ведь уж и табак на свете перевелся. Последнюю пачку сын принес, когда служил учителем. Постой, это же в сорок девятом было, а?
— На Рождество ровно четыре года минет.
— И то, — согласился Благоуш, — стар стал мужичок, ох, стар!
— А я-то говорю, сосед, — начала Проузка, — и чевой-то она все идет да идет?
— Что идет-то?
— Да вот эта война.
— Да кто же ее знает, — глубокомысленно рассудил Благоуш и дунул в трубку, так что в ней засипело. — Того никто не ведает, соседка. Сказывают, из-за веры это.
— Из-за какой же веры-то?
— Из-за нашей, а может, из-за кальвинистской, кто ж его знает! Дескать, чтоб была одна вера.
— Дак у нас и была она, единая-то вера.
— А в других местах иная. А ноне, говорят, приказ вышел, чтоб везде одна была.
— Откуда же приказ-то?
— Да кто ж его знает! Сказывают, были машины такие для Бога. Большущие такие котлы.
— А на что же котлы-то?
— И этого никто не знает. Котлы — и все тут. И сказывают, Господь Бог являлся народу, это чтобы они в него верили. Оно прежде-то, соседушка, сколько безверья-то было. А ведь нужно в чего-нибудь да верить, куда ни шло. Ведь ежели бы у людей вера была, он бы, Господь Бог, второй-то раз не явился. Так, значит, пришел он на свет из-за этого безверья, смекаешь?
— И то. Да откуда это война-то страшенная пришла?
— А кто ж его знает! Сказывают, начал будто Китай либо турок. Они будто в тех чанах везли с собой ихнего Бога. Они, сказывают, больно в Бога веруют, эти турки да Китай. Вот и желали, чтоб и мы верили вместе с ними, по-ихнему.
— Да отчего ж это по-ихнему?
— То-то и оно, что никто того не знает. А я так скажу — пруссак это начал. А швед и не лез.
— Господи боже! — запричитала Проузка. — Какая дороговизна-то, а? Полторы тыщи за свечку!
— А еще я скажу, — продолжал Благоуш, — что войну эту иудеи затеяли, чтоб, значит, подзаработать. Вот оно как, по-моему.
— Дождичка бы теперь Бог послал, — заметила Благоушка, — картошка ноне плохая, словно орехи.
— А скорее всего, — продолжал Благоуш, — этого Господа Бога они для того выдумали, чтоб было на кого грехи валить. Это придумка у них такая была. Чтоб, значит, и войну начать, и греха на душу не брать. Для того они все это и подстроили.
— Да кто это, они-то?
— Да кто ж его знает! Я так скажу: подговорились они с папой римским, иудеи-то, со всеми подговорились, со всеми на свете! Эти, эти самые... Кал Булаты, — взвизгнул дед Благоуш в волнении. — Я им это прямо в глаза скажу! Кому это понадобился новый Господь Бог? Нам, деревенским, хватало и того, старого. В самый раз хватало, и славный такой был, осмотрительный, порядок понимал. И никому на глаза не показывался.
— А почем вы, соседушка, яйцами торгуете?
— Нынче по две тыщонки!
— В Трутнове, сказывают, по три.
— Вот я и говорю, — взволновался старый Благоуш, — должно было это случиться. Уж очень люди были друг на друга злы. Вот хоть супруг ваш, соседка, помилуй его Господи, он, значит, это... спирит... А я ему в шутку и скажи как-то: «Ты, сосед, призови обратно того злого духа, что из меня вышел», — а он как осерчал, так до самой своей смерти со мной словом не обмолвился. А ведь сосед, тетушка... Вот оно и выходит, что всяк хочет всех в свою веру обратить.
— Так, так, — согласно подтвердила тетушка Проузкова, зевая. — А все одно...
— И то, и то, — вздохнула старушка Благоушова.
— Завсегда это так на белом свете, — добавила Проузкова.
— А вам, бабам, только бы языком молоть, — обиженно закончил дед Благоуш и поплелся во двор.
Между тем армии всех континентов вели всемирно-исторические бои во имя «лучшего и прекрасного будущего», как утверждали крупнейшие мыслители того времени.